Соглашение, подписанное в конце сентября главами Ингушетии и Чечни, Юнус-Беком Евкуровым и Рамзаном Кадыровым, должно было впервые в постсоветской истории официально закрепить границу между двумя субъектами федерации. Она оставалась спорной после 1991 года, когда бывшая Чечено-Ингушская АССР разделилась на две республики. По итогам нового соглашения Ингушетия потеряла почти 7% территории, а Чечня этими землями, соответственно, приросла. В Ингушетии это вызвало бурные протесты населения, требующего аннулировать документ. Почему земельный вопрос так остро встал для двух регионов страны, не грозит ли это пресловутым распадом России — объясняет кавказовед, директор Центра региональных исследований и урбанистики Института прикладных экономических исследований РАНХиГС Константин Казенин.
Константин Игоревич, почему изменение границ между Ингушетией и Чечней привело к такому конфликту? Казалось бы, внутри Российской Федерации границы между субъектами — вещь условная.
— Основной причиной, думаю, стало все-таки не изменение границ, а сама процедура заключения соглашения между регионами. В Ингушетии многие сочли ее предельно закрытой, непубличной, непрозрачной. В этой республике политические традиции таковы, что власть неминуемо находится на виду и в той или иной форме, формально или неформально, перед населением отчитывается. В Ингушетии публичная форма отношений очень похожа на реальную подотчетность власти. Хотя бы неформальную. Глава республики, депутаты — все связаны определенными неформальными ограничениями и зависят от общественного мнения. Во многом — благодаря наследию традиционных форм общественной организации, самоорганизации. Это сохранилось в Ингушетии в большей степени, чем в других кавказских регионах. Претензии, звучавшие в прошедших акциях, были направлены не против Кадырова, тем более — не против чеченского народа, они были адресованы именно властям Ингушетии. Во многом это была и остается внутриингушская история.
Тогда зачем это проделали так закрыто и так непублично? Разве такую реакцию нельзя было предвидеть?
— Вот это вопрос. Это вопрос к организаторам этой процедуры.
Какое в принципе значение для Ингушетии имеет этот земельный вопрос? Если бы соглашение обсуждали, люди легче расстались бы именно с этими землями?
— Самое главное, что в ходе такого обсуждения все бы поняли, какие реально имеются проекты закрепления границ. Потому что одной из основных проблем сейчас было то, что у людей сложились очень разные версии относительно конкретного содержания соглашения.
Разве его не публиковали?
— Оно было опубликовано. Но так, что понять его суть могли только профессиональные картографы. А их под рукой у людей как-то не оказалось. То, что границу так или иначе надо как-то закрепить — это, я думаю, понимали практически все. Просто необходимо было заранее и полноценно информировать население, о чем, собственно, идет речь.
Откуда вообще взялась в наши дни эта проблема границы между двумя субъектами, которые в СССР вообще были одной Чечено-Ингушской республикой?
— Именно поэтому и возникла проблема. Они не всегда были одной республикой. До 1934 года это были Ингушская и Чеченская автономные области. И та, и другая существовали не совсем в тех границах, какие есть сейчас, но это отдельная история. Граница между ними была, но в 1934 году их объединили. В 1992 году, когда в Чечне утвердились сепаратисты, Ингушетия стала отдельным субъектом. В тот момент официально решить вопрос о границах было невозможно. То есть были заключены соглашения между Джохаром Дудаевым и первым президентом Ингушетии Русланом Аушевым — о общих, скажем так, подходах к проведению границы, но сейчас они в любом случае не имели бы никакой юридической силы. Впоследствии этот вопрос предпочитали не трогать. Видимо, сейчас на федеральном уровне поняли, что нельзя эту проблему вечно отставлять, надо ее решить. Но далеко не во всех кавказских республиках решение таких заметных для населения вопросов можно провести кулуарно.
Почему федеральному центру понадобилось проводить эту границу именно теперь?
— И на этот вопрос у меня ответа нет. Но если уж решили сейчас заниматься вопросом границы, надо было продумать процедуру его решения.
Что это за земли такие важные? В чем вообще суть соглашения?
— Это некий вариант территориального обмена. Как заявляли главы республик, речь идет об обмене ненаселенными территориями, частично — в горной и лесистой местности, частично — на равнине. И я еще раз повторю: если мы пытаемся понять, почему у ингушей такая реакция на это, так она не связана с конкретными территориями. Сейчас встал вопрос о процедуре — независимо от конкретных границ.
Чеченцев и ингушей считают одним народом, сами себя они называют вайнахами, у них вроде бы общие традиции должны быть. Почему в республиках сложились такие разные политические традиции? Почему в Чечне глава может сделать все, что посчитает нужным, а ингуши от своей власти требуют подотчетности?
— У всех кавказских народов традиции сейчас находятся в стадии значительного преломления. Это связано и с массовым переселением людей в города в последние десятилетия, и с получением совершенно нового социального опыта теми, кто мигрировал в другие регионы России, а потом возвращался. Иначе говоря, тут далеко не все определяется вековыми традициями, которые сейчас уже далеко не так неподвижны, как может казаться. Но что касается практик управления регионами — понятно, почему они различаются. Чечня прошла опыт войны. Там был избран тот путь послевоенного урегулирования, который мы видим. Ингушетия развивалась иначе. Там не было настолько критических ситуаций, как в Чечне в постсоветское время. И не было необходимости в настолько чрезвычайной системе региональной власти, на какую была сделана ставка в Чечне. Другой вопрос, что в любом регионе всякая система власти — продукт своего времени. И когда общество меняется, то рано или поздно встает вопрос о том, соответствует ли система власти его запросам.
А в Чечне система власти соответствует запросам жителей?
— Вы спрашивали, почему сложились разные системы? Я объясняю это разницей исторического пути регионов в постсоветское время.
А в других кавказских республиках системы ближе к Чечне или к Ингушетии? Насколько власть подотчетна населению в Дагестане, в Кабардино-Балкарии, в Карачаево-Черкесии, в Северной Осетии?
— В каждом регионе дело обстоит очень по-своему, об этом в двух словах не расскажешь. Это тема совершенно отдельного разговора.
Как дальше может развиваться конфликт вокруг чечено-ингушской границы? К чему могут привести протесты в Ингушетии?
— Сейчас многое будет зависеть от действий региональной власти: сумеет ли она построить диалог с лидерами протеста. И от того, как дальше будет развиваться вопрос об этом соглашении.
Президент Путин напутствовал Юнус-Бека Евкурова: «никаких силовых действий» против протестующих граждан, разговаривайте, мол, с людьми. Почему в Москве, в Петербурге, в других регионах можно применять «силовые действия», а в Ингушетии — ни-ни?
— Знаете, я бы тоже хотел, чтоб их нигде не применяли.
Возможно ли повторение такой ситуации между другими субъектами? Не начнут ли они теперь отделяться, распадаться?
— И еще раз: это — ситуация, в основном, не между субъектами, а внутри Ингушетии. Если же говорить о других конфликтах, которые сегодня есть на Северном Кавказе, то они, в основном, внутрирегиональные. Безусловно, межэтнических, межконфессиональных, земельных и других спорных ситуаций в регионе достаточно, они требуют разрешения. Но для точной копии событий в Ингушетии я предпосылок не вижу.
